Портал Теософического Сообщества

РАДДА БАЙ

(Вера Желиховская о своей сестре Елене Петровне Блаватской)

Елена Петровна Блаватская, урожденная Ган [фон Роттенштерн-Ган], более известная у нас в России под литературным псевдонимом Радды Бай, под которым в восьмидесятых годах [девятнадцатого века] писала свои талантливые очерки об Индии, <1> была необычайным явлением даже в наш век, освоившийся с необыкновенными личностями. В России ее деятельности и ученых трудов ("Разоблаченная Изида", "Тайная доктрина", "Ключ к теософии", "Голос безмолвия", "Драгоценные камни Востока", "Теософский словарь") и разнообразных статей в ее лондонском журнале "Lucifer", в индийском "The Teosophist" и множестве английских и французских изданий, почти не знают. Для нас, русских людей, они представляют лишь внешний интерес, как замечательное умственное движение, возбужденное во всем мире русской женщиной, без всяких на то средств, кроме своего ума, громадных знаний и необычайной силы воли. Того нравственного значения, за которое ее прославляют на Западе, провозглашая борцом за жизнь загробную, за главенство в человеческом бытии духа, за ничтожество плоти и земной жизни, данных нам лишь как средство усовершенствования бессмертной души нашей, как противницу материализма и поборницу духовных начал в человеке и природе, -- в России она иметь не может. Она могла приобрести такое значение и влияние на умы человеческие лишь там, где потрясены устои христианства, либо где они совсем неведомы. Мы же, ее соотечественники, не погрязшие, благодарение Богу, в нелепице западного материализма, можем только воздать должное ее уму и знаниям вообще, а затем ее литературному таланту, хотя бы в той мере насколько он проявился в нашей русской прессе.
Елена Петровна была дочерью известной русской писательницы, Елены Андреевны Ган, урожденной Фадеевой, <2> когда-то названной Белинским "русской Жорж Санд". Отец Елены Петровны, командуя батареей конной артиллерии, вел военную, кочевую жизнь, отразившуюся на раннем воспитании девочки. Когда, по смерти матери, ее родные, Фадеевы и Витте, взяли сирот к себе на воспитание, Елена Петровна никогда не могла привыкнуть к обычному распределению занятий с учителями и гувернантками, которых постоянно приводила в отчаяние непокорностью рутине и в восторг остротой ума и способностей, в особенности филологических и музыкальных. Все свойства ее характера отличались решительностью и более подходили бы мужчине, чем женщине. Энергия никогда не покидала ее в трудностях и опасностях необычайной жизни ее. С детства у нее была страсть к путешествиям, к смелым предприятиям, к сильным ощущениям. Она никогда не признавала авторитетов, всегда шла самостоятельно, сама себе прокладывая пути, задаваясь независимыми целями, презирая условия света, решительно устраняя стеснительные для ее свободы преграды, встречавшиеся на пути... В семнадцать лет она вышла самовольно замуж за человека, годившегося ей в отцы, и через несколько месяцев, не задумываясь, его бросила, уехала неведомо куда и почти десять лет исчезала так, что даже родные годами не знали о ее местопребывании...
Близким своим она сознавалась, что затем только и обвенчалась с Н. В. Блаватским, <3> чтобы "быть свободной" от контроля родных.
Большую часть молодости Блаватская провела вне Европы; несколько лет жила в северной Индии, изучая языки, санскритскую литературу и те отвлеченные знания, которыми славятся индийские раджа-йоги, <4> и за которые впоследствии ей пришлось много поплатиться. Слишком усердные последователи, прославляя ее какой-то чародейкой, дали повод врагам упрекать ее в обманах и называть шарлатанкой...
Соскучившись по своим родным, Блаватская возвратилась в Россию ровно через десять лет, в 1859 году. Сначала она приехала ко мне, сестре своей, и отцу нашему в Псковскую губернию, а потом к родным матери в Тифлис. Она возвратилась из своих странствий человеком, одаренным исключительными свойствами и силами, проявившимися немедленно и поражавшими всех ее окружающих. Она оказалась сильнейшим медиумом, состояние, которое она впоследствии сама сильно презирала, считая его не только унизительным для человеческого достоинства, но и очень вредным для здоровья. Позже ее психические силы, развернувшись, дали ей возможность подчинить своей воле и контролировать внешние проявления медиумизма. Но в 27 лет они проявлялись помимо ее воли, редко ей повинуясь. Ее окружали постоянные стуки и постоянные движения, происхождение и значение которых она тогда еще не умела объяснить...
-- Сама не знаю, что за напасть такая! -- говорила она. -- Пристала ко мне какая-то сила, из Америки ее вывезла. Мало того, что кругом меня все стучит и звенит, но вещи движутся, подымаются без толку и надобности... Да и кроме того, осмысленные проявления выказывает: в разговоры стуками мешается и на вопросы отвечает, и даже мысли угадывает. Чертовщина какая-то!
Тогда американские теории, завезенные на практике в Петербург Юмом, уже всем были известны. Тем не менее, мало кто имел в России случай видеть медиумические проявления на деле.
Удивительные свойства Блаватской наделали такого шуму в Пскове, что и поныне, более чем 30 лет спустя, старожилы помнят ее кратковременное в нем пребывание.
В особенности, поражали осмысленные ответы на задуманные вопросы; такое всезнание сил, орудовавших вокруг Блаватской, и в то время уже дало ей прозелитов из среды завзятых скептиков, гораздо более, чем движение неодушевленных предметов и постоянно видимые ею "тени", которые она описывала, тени, оказывавшиеся верными портретами умерших лиц, которых она сама никогда не знала, но присутствовавшие узнавали постоянно по ее описаниям.
Скоро Псков и отчасти Петербург, как позже и весь Кавказ, заговорили о "чудесах", окружавших Блаватскую. На нее приезжали смотреть как на диво, ее атаковали письмами и просьбами и самыми нелепыми требованиями, которым она благодушно подчинялась, позволяя себя связывать, класть на мягкие подушки и принимать всякие меры к предупреждению обмана. Что не мешало отнюдь всему вокруг нее звонить, стучать и ходуном ходить. Эти проявления всегда бывали, даже во время сна и болезненного беспамятства Елены Петровны.
В особенности не стало границ толкам, когда с помощью ее "духов" (так называли все эти проявления) был открыт убийца, совершивший преступление в окрестностях нашей деревни, села Ругодева, где мы проводили лето. Ее духи прямо назвали имя преступника, деревню и дом мужика, где он скрывался, недоумевавшему становому, который тотчас туда поскакал и там действительно нашел его и арестовал.
С ужасом и презрением к своему тогдашнему "бессмысленному, непроизвольному медиумизму" вспоминала впоследствии Елена Петровна об этом времени. Через несколько лет она совершенно покорила своей воле эти силы, вредные свойства и нечистое происхождение которых она определяет в сочинениях своих с полной уверенностью в своей правоте, хотя мотет быть и ошибочно. На следующий год Блаватская уехала в Тифлис. По дороге, именно в Задонске, у обедни, ее узнал преосвященный Исидор, бывший экзарх Грузии, впоследствии митрополит С.-Петербургский, находившийся проездом из Киева. Он знал ее еще в Тифлисе и прислал служку звать ее к себе. Преосвященный расспрашивал ее ласково, где и как она странствовала, куда едет и пр. Заметив вскоре окружавшие ее феномены, владыка обратил на них внимание. С большим интересом расспрашивал, задавал вопросы мысленно и, получив на них толковые ответы, был еще более изумлен...
На прощание он благословил ее и напутствовал словами, которые навеки остались ей памятны и дороги как мнение об исключительном даре ее просвещенного иерея православной церкви. Он сказал: "Нет силы не от Бога! Смущаться ею вам нечем, если вы не злоупотребляете особым даром, данным вам... Мало ли неизведанных сил в природе? Всех их не дано знать человеку, но узнавать их ему не воспрещено, как не воспрещено и пользоваться ими. Он преодолеет и, со временем, может употребить их на пользу всего человечества... Бог да благословит вас на все хорошее и доброе". <5>
Е. П. Блаватская прожила на Кавказе (где протекала ее ранняя юность) еще года четыре. Ее талантливая, подвижная натура постоянно требовала новой деятельности, новых интересов и занятий. Довольствоваться обычной, заурядной средой, бесцветным существованием большинства женщин ей было немыслимо. Она искала целей разнообразных, как рыба ищет воды, а вольная птица -- воздушной шири, без пределов и препон ее своеобразному полету.
Она всю жизнь, можно сказать, металась, разыскивая что-то, стараясь выбиться на вольный свет из уз и оков, ее стеснявших. Всегда неудовлетворенная, она хваталась за то и другое и, вновь обманутая надеждой, бросала начатое предприятие и стремилась в погоню за новой приманкой.
Эти стремления к неведомому, долго не дававшемуся ей, чему-то отвлеченному, неуловимому, к ей самой непонятной вначале задаче, выполнение которой лежало на ней тяжелым и требовательным сознанием возложенного на нее долга, -- прекратились лишь с появлением на ее горизонте интересов, возбужденных теософским учением.
Тогда она сразу остановилась, как блуждавший корабль, нашедший, наконец, верную пристань, останавливается и уверенно опускает свой якорь. Этому делу она была верна всю жизнь. Она отдала ему здоровье, время и всю душу, в нем узнав, наконец, то дело, которому была предназначена, в котором, ей казалось, она нашла достойную всех усилий цель: распространение между людьми всех сословий и рас веры в единство духовных сил человечества, в познание теософии -- древнейшей религии разума.
-- Идеалы и вера почти везде утрачены! Лженаука их уничтожила, -- говорила она. Люди нашего века требуют научного оплота, научных доказательств бессмертия духа: древняя эзотерическая наука -- Аумная религия -- как называли ее наши православные отцы церкви (от санскритского корня слово Аум -- Высшая Сила) -- даст им их!
Но все это пришло гораздо позже. Всю молодость Елена Петровна бросалась из места в место, от одного дела к другому, не находя занятия по душе. Надо принять во внимание, что в те годы женская деятельность была явлением не столь обычным, как ныне, но она не держалась рутины и умела преодолевать препятствия.
Она была великая искусница в рукоделиях, умела прекрасно делать искусственные цветы; одно время у нее была целая мастерская, и дела шли очень успешно. Потом она занималась торговлей в более обширном смысле: сплавом леса, орехового наплыва за границу. Для чего даже переселилась в Мингрелию на берега Черного моря.
Еще позже она занялась каким-то дешевым способом добывания чернил. И это у нее спорилось недурно. Впоследствии она перепродала его.
В 1864 году она снова уехала на юг России, потом в Грецию и, наконец, в Египет. Там она, еще не дойдя до заключений о зловредности спиритических занятий, очень увлеклась составлением местного общества спиритов, во время сеансов которого происходили замечательные явления, засвидетельствованные не раз местными газетами.
Для близких ее этот период пребывания Блаватской в Каире ознаменовался первым проявлением ее способностей видеть умерших в самый день их кончины, что в последующей жизни с нею бывало постоянно. Никто почти в семье или из ее близких не умирал за тысячи верст от нее для нее неведомо: она всегда видела их и в тот же день писала об этом явлении своим, осведомляясь о подробностях смерти.
"Правда ли, что безрукий Петр умер?" -- писала она мне, ничего еще не знавшей о кончине этого слуги семейства нашей матери, на другой день после события. -- "Я видела его... Представь себе, у одной нашей англичанки, медиума, писавшей карандашом на гробнице фараона, вдруг появились фразы на языке, которого никто из ее спутников прочесть не мог. Я была в стороне и подошла как раз вовремя, чтоб помешать исполнению их намерения бросить исписанную непонятными каракулями бумажку и прочесть на ней следующее русское послание ко мне: "Барышня! Барышня! Помогите! Помолитесь обо мне! Пить хочу! Мучаюсь!.." По самому названию (барышня) я догадалась, что это пишет кто-нибудь из Фадеевских наших людей и сама взяла карандаш..."
Писавший назвался ПетромКучеровым; объявил ей, что умер накануне, в богадельне, куда я поместила его вместе с его братом, когда эти люди остались беспомощными инвалидами после смерти старших членов семьи Фадеевых и отъезда из Тифлиса. Петр объяснил ей, что и брат его недавно умер, и все это оказалось вполне, число в число, верно. Этот бедный человек был при жизни горький пьяница и, если верить показаниям его, по смерти был наказан мучительной жаждой, воздаянием за свой грех.
После сеанса Елена Петровна видела его самого и подтвердила это в том же письме, которое она писала в Египте, тогда как человек этот умер накануне в Тифлисе. Надо сказать, что и телеграфов тогда еще на Кавказе не было, если бы и вздумалось кому-либо ими воспользоваться для таких, никому неинтересных сообщений.

II
В 1873 году Е. П. Блаватская уехала в Америку. Англичанин Синнет, ее биограф, в книге "Случаи из жизни мадам Блаватской", утверждает, что у нее уже и тогда "были постоянные психические сношения с ее учителями оккультизма в Тибете и на Цейлоне", что, послушная только их велениям, она всегда готова была к переездам из страны в страну... Прав ли он? Зависит от мнений верующих или скептиков. Но факт тот, что едва она попала в этот рассадник спиритизма, где уже в то время проявлялись феномены материализаций, как все ее письма переполнились скорбью и негодованием по этому поводу. Посещение ею "Коттеджа Вермон" братьев Эдди, о которых полковник Г. С. Олькотт <6> написал целую книгу под заглавием "Люди с того света", <7> кажется было последним камнем на весах мнения Блаватской о спиритизме. Она начала писать статью за статьей в американских журналах, указывая опасность медиумизма. Письма ее переполнились раздражением против злоупотреблений спиритов силами и здоровьем медиумов и людским суеверием.
У братьев Эдди Елена Петровна впервые встретилась с ярым спиритом, полковником американской службы, сражавшимся за свободу невольников, Генри С. Олькоттом, и скоро успела привлечь его к своему мнению. Оба ярые противники материализма, они не отрицали пользы, принесенной огрубевшему в безверии миру неожиданным вторжением в него спиритизма, но находили, что роль его должна ограничиться обращением общества к вере в "нечто, не снившееся нашим мудрецам", но не ввергать их в другую крайность, -- в суеверие и "в вызывание дурных сил, иначе говоря, в черную магию..."
"Какие мы спириты, Бог с вами!" -- писала она своим родным. -- "Если я примкнула к создающемуся здесь Теософскому обществу -- ветви индийского Арийского братства, -- то именно потому, что они честно борются с предрассудками и с злоупотреблениями лжепророков буквы, жрецов Калхасов, и с бреднями спиритов. Мы, пожалуй, спиритуалисты, да и то не на американский, а на древнеалександрийский лад..."
Вскоре в американских газетах стали появляться похвалы ее статьям. Разбор ее печатной полемики с профессором Гексли, проповедником материализма, наделал шуму. В то же время она задумала писать свой первый ученый труд "Разоблаченную Изиду". В письмах же ее начали все чаще и решительнее появляться намеки, что не ей принадлежит то, что она пишет; что сама она не понимает, что с ней творится. Но для нее вполне очевидно, что говорит она и пишет об ученых и отвлеченных предметах не сама от себя -- потому, что она в них "ни бельмеса не понимает", -- но внушает ей и "диктует некто знающий все".
Эти странные проявления неведомо откуда в сорок лет осенивших ее научных знаний, в соединении с такими необычайными указаниями на какое-то "вселение", очень тревожили близких Е. П. Блаватской... Они, одно время, положительно опасались за ее рассудок.
"Скажи мне, милый человек", -- писала она тетке своей, <8> -- "интересуешься ли ты психо-физиологическими тайнами? А ведь все это для любого физиолога удивительная задача. У нас в Обществе есть очень ученые члены (например, профессор Уайлдер, археолог-ориенталист), и все они являются ко мне с вопросами и уверяют, что я лучше их знаю и восточные языки, и науки, как положительные так и отвлеченные. Ведь это факт, а против факта, как и против рожна, не попрешь!.. Так вот скажиты мне, как могло случиться, что я до зрелых лет, как тебе известно, круглый неуч, вдруг стала феноменом учености в глазах людей действительно ученых?.. Ведь это непроницаемая тайна!.. Я -- психологическая задача, ребус и энигма для грядущих поколений, сфинкс!.. Подумай только, что я, которая ровно ничего не изучала в жизни, я, которая ни о химии, ни о физике, ни о зоологии -- как есть понятия не имела -- теперь пишу обо всем этом диссертации. Вхожу с учеными в диспуты и выхожу победительницей... Я не шучу, а говорю серьезно: мне страшно, потому что я не понимаю, как это делается!.. Все, что я ни читаю, мне кажется теперь знакомым... Я нахожу ошибки в статьях ученых, в лекциях Тиндаля, Герберта Спенсера, Гексли и других... У меня толкутся с утра до вечера профессора, доктора наук, теологи. Входят в споры -- и я оказываюсь права... Откуда же это все? Подменили меня, что ли?"
В то же время она присылала вырезки из разных газет, которые подтверждали ее словесные и печатные победы над различными авторитетами и, кроме того, возвещали свету массу таких невероятных фактов об оккультных свойствах и феноменальных способностях основательницы Теософского общества, что людям здравомыслящим было невозможно им верить. "Феномены" -- попросту чудеса, которые в целых книгах расписывают приверженцы ее, Олькотт, Джадж, <9> а впоследствии Синнет и многие другие, -- вместо славы доставили Блаватской только горе и обвинение в шарлатанстве и обманах. Воистину услужливые друзья оказались опаснее врагов. Они только возбудили недоверие к своему учению и его представительнице, прославляя то, что она сама всегда презрительно называла "psychological tricks" ("психологическими фокусами"), известными в Индии сотням тысяч людей...
Враги, которых, понятно, у нее было множество, воспользовались неосторожностью приверженцев Блаватской, обвиняя ее в "этих фокусах", тогда как если б о них никто и не знал, это нисколько не повредило бы ее делу и уж никак не уменьшило бы достоинств ее сочинений. О них нет двух мнений: и друзья и враги сходятся в признании их гениальности. Первый ее капитальный труд "Разоблаченная Изида" вызвал сотни лестных отзывов в американской, а позже и в европейской прессе. Мало русских людей читали эти два толстейших тома с целыми колоннами ссылок мелкого текста на писателей всех стран. <1 0> Но тем знаменательнее факт, как удивительно сошлись мнения об этом классическом сочинении Блаватской двух выдающихся российских деятелей: архиепископа армянского преосвященного Айвазовского <1 1> и нашего талантливого писателя Всеволода Сергеевича Соловьева. Первый, как только прочитал "Разоблаченную Изиду", а заодно и книгу Синнета "Оккультный мир", изобилующую рассказами о "феноменах", тотчас написал мне, что, по его мнению, "большего феномена, чем появление такого сочинения из под пера женщины -- и быть не может"; а второй (г. Соловьев) пишет от 7 июля 1884 года из Парижа почти в тех же выражениях: "Читаю вторую часть "Изиды" и совершенно убеждаюсь, что это феномен!" <1 2>
По нашему и этих двух свидетельств для нас, русских, достаточно, чтоб доказать, что книга эта имеет неопровержимые достоинства.
III
Россия вступила в войну с Турцией, и не стало покоя Елене Петровне. О! какие разгромные статьи писала она в американские газеты в конце 1876 и в течение всего 77 года, направленные против иезуитства католиков, выраженного во враждебных антиславянских выпадах папы. Как она болела душой, каждым фибром, каждой каплей своей русской православной крови за кровь своих соотечественников. Письма ее того времени не чернилами, а кровью и слезами писаны.
Она делает великолепный перевод на английский язык тургеневского стихотворения "Виндзорский крокет", и его публикуют сразу в нескольких газетах. Ей не дают покоя ньюйоркские поляки своими антироссийскими выходками. Появление же в печати пресловутой папской речи, в которой говорится о том, что "чем скорее будет подавлена схизма, тем лучше", и что "рука Божия может руководить и мечом башибузука", -- повергло ее в жар и недомогание.
Оправившись, она разразилась рядом таких язвительныхстатей, обличающих папу и его "благословение турецкого оружия", что нью-йоркский нунций счел благоразумным вступить с ней в переговоры и прислал парламентера. Но тот, разумеется, не был принят, а следующая статья Елены Петровны еще расцветилась описанием этого визита "доморощенного" иезуита... Среди постоянного беспокойства за исход войны, за своих близких, <1 3> в которых она принимала участие, Блаватскую даже не радовал громкий успех ее книги, лестные отзывы о ней таких ученых мужей, как Уильям Джон Дрейпер и Альфред Рессел Уоллес... Последний в своей рецензии на "Изиду" писал: "Я поражен вашей эрудицией", -- восклицает этот соперник Дарвина, -- "положительно, вы открыли мне новый непредвиденный мир с точки зрения, которая объяснила мне многое доныне непонятное..."
Этой осенью Блаватская несколько раз была встревожена видением двоюродного брата, Александра Витте (в то время майора Нижегородского драгунского полка), в крови, с перевязанной головой. К несчастью видение это оказалось пророческим. 2 октября 1877 года он просто чудом спасся от гибели. Но при этом был контужен в голову так сильно, что едва не умер. Контузия оставила роковые последствия -- вечные головные боли -- осложнившие через несколько лет болезнь, от которой А. Ю. Витте и скончался в 1884 году.
Несказанно радовали Елену Петровну победы русского оружия, за которыми она пристально следила; гораздо больше, чем ее собственные успехи. Это явствует из ее писем в Россию. Взятие Плевны, например, подвигло ее на восторженно-радостное послание к родным; тогда как присланный в то же время из Англии диплом, присваивающий ей почетное масонское звание, вызвал лишь умеренное удовлетворение и шутливое замечание в письме:
"Слушайте, братцы!" -- пишет она. -- "Довожу до вас курьез: английские масоны, главой коих является сам принц Уэльский, прислали мне диплом за мою "Изиду"... Я, значит, нынче -- "таинственный масон"!.. Того и жду, что за добродетели мои меня в папы римские посадят... Посылаю вырезку из масонского журнала. А орден очень хорош -- рубиновый крест и роза".
Еще до европейских масонов диплом на членство на санскритском языке с изображением браминских символов прислала ей старейшая в мире (еще дохристианская) ложа Бенаресского общества Сат-Бай.
Вскоре после заключения мира с Турцией Елене Петровне Блаватской пришлось волей-неволей принять американское гражданство. Один американец, умирая, завещал ей свое имение. Для получения его ей было необходимо выполнить простую формальность, но это ужасно взволновала ее.
"Только что вернулась из верховного суда, где принимала присягу в верности Американской республике", -- писала она. -- "Теперь я равноправная с самим президентом Соединенных Штатов гражданка... Это все прекрасно: такова моя оригинальная судьба. Но до чего же противно было повторять за судьей тираду, которой я никак не ожидала, -- что-де, я, отрекаясь от подданства и повиновения императору Всероссийскому, принимаю обязательство любить, защищать и почитать единую конституцию Соединенных Штатов Америки... Ужасно жутко мне было произносить это подлейшее отречение!.. Теперь я, пожалуй, политическая и государственная изменница?.. Нечего сказать!.. Только как же это я перестану любить Россию и уважать государя?.. Легче языком сболтнуть, чем на деле исполнить".
И точно, всю жизнь она, какой была горячей патриоткой, такой и осталась. Приняв гражданство, она еще долго продолжала, как и во все время войны, присылать деньги на русских раненых, и даже первые выручки, полученные за "Изиду", пошли на ту же цель. Все, что получала она в то время за статьи в русских газетах, все шло целиком на Красный Крест и на бараки кавказских раненых.
IV
Весной 1878 года с Е. П. Блаватской случилось странное происшествие, она неожиданно упала в обморок, продолжавшийся несколько дней. Ее сочли умершей и собирались хоронить, когда из Индии была получена Олькоттом телеграмма от того человека, которого она считала внушителем всех своих знаний и называла "Учителем". Он писал: "Не бойтесь, она не умерла и не больна, но заработалась. Тело ее требовало отдыха. Будет здорова". По истечении пяти суток Блаватская пришла в себя и действительно оказалась совершенно здорова.
После этого руководители Теософского общества, оставив его в Америке на попечение м-ра Джаджа (который и поныне является его американским главой), собрались и переехали в Индию. Они мотивировали свой исход желанием более углубленно изучать санскрит и на месте принять участие в совместной работе над восстановлением первобытных верований индусов с ученым проповедником Даянандом Сараcвати -- великим реформатором, прозванным "индийским Лютером". Даянанд проповедовал единобожие по Ведам, священным книгам буддизма, писанным в древние времена, когда еще религия не была искажена многобожием, измышленным браминами, превратившими чистое и нравственное учение Будды в пеструю мифологию.
Теософское общество задалось тремя следующими основными целями:
1) основание всемирного Братства без различия вероисповеданий, рас и происхождения. Члены его обязались постоянно стремиться к нравственному самоусовершенствованию и посильной помощи своим ближним -- как духовной, так и материальной;
2) содействие в распространении арийских и других восточных языков, наук и знаний;
3) изыскания в области сокровенных законов природы и психических сил человека.
Из трех этих задач лишь первая обязательна для всех; выполнение же второй и третьей предоставляется на добрую волю членов.
17 февраля 1879 года Блаватская и Олькотт достигли берегов Индии. <1 4> На пристани в Бомбее братство Арья Самадж приготовило им торжественную встречу, с музыкой, цветами и слонами.
Вот отрывок из ее письма к родным, в котором она с присущим ей юмором повествует об этой встрече:
"Меня и смех и злость разобрали, как подплыл к пароходу баркас, украшенный цветами, и лодки с музыкой. Опутали нас гирляндами так, что Олькотт стал похож на карнавального boeuf gras [откормленного быка], а я на шарообразный рассадник лилий и роз, и с музыкой провезли на баркасе к пристани. Там новое удивление! Встретили нас местные танцовщицы, чуть не совсем голые, окружили, все время бомбардируя цветами, и провели... вы думаете к экипажу?.. Как же! -- к белому слону... Господи! Что только стоило мне влезть по рукам и спинам голых кули <1 5> на эту громадину. Чуть я не вывалилась из павильона на спине его, когда слон вставал... Других "счастливцев" усадили просто в паланкины, а меня с Олькоттом повезли под бубны, литавры и радостные выкрики, как обезьян на показ, в помещение Арья Самадж".
Закипела неустанная работа. Олькотт все больше разъезжал, а Елена Петровна писала, по одиннадцати часов в сутки не разгибаясь работала. Она писала в местные газеты, посылала корреспонденции во все страны света и готовила материалы для задуманного ею журнала "Теософист".
Британские власти заподозрили их было в зловредных намерениях: в шпионаже, в пропаганде русского влияния. За ними установили полицейский надзор; их письма вскрывались, на них косо смотрели... Блаватская выходила из себя! Писала негодующие письма друзьям своим в Лондон. Многие влиятельные лица обрушились газетными статьями и письмами на местные бомбейские власти в их защиту.
Решающую роль во всем этом деле сыграло письмо, адресованное лорду Литтону (вице-королю Индии) лордом Линдсеем, членом Королевской академии наук, президентом лондонского Астрономического общества.
"Ваша полиция осрамилась!" -- писал он, -- "я сам член их Общества, так вы, пожалуй, и меня за агитатора сочтете, если я приеду в Бомбей?.."
Заступничество подействовало. Полицейский надзор был снят, но осталось несмываемое пятно. И по сей день враги Теософского общества и Е. П. Блаватской лично то и дело укоряют ее в шпионаже.
Несмотря на предубеждение англо-индийских властей против основательницы Теософского общества, зиждущегося на ее русском происхождении, к тому же не скрывающей своего патриотизма, <1 6> она все же сумела завоевать надлежащее ей положение и приобрела многих друзей в среде литераторов и др. лидеров, формирующих общественное мнение.
Вскоре ее стали приглашать на рауты, обеды и на пикники в местные дачные места: Симл, Отакамунду и тому подобные гористые районы. Она очень тяготилась обязательными выездами, отвыкнув от общества и туалетов, да еще в условиях нестерпимой тропической жары и предельной занятости. Ради пользы дела приходилось терпеть определенные неудобства, уступая настояниям "друзей", пускать в ход "естественные феномены" -- для привлечения внимания профанов к действительности "оккультных сил" -- и все это ради пропаганды Общества... Местные газеты <1 7> подхватывали россказни "очевидцев" на лету, прославляя "чудеса проповедницы теософии" и составляя ей репутацию колдуньи, которая шла ей не в прок, провоцируя обвинения в шарлатанстве в ущерб тех истинных заслуг, которые и без того должны были доставить ей известность.
А тут еще приятель ее, редактор правительственной газеты "Пионер", м-р А. П. Синнет, премного погрешил против Е. П. Блаватской, разумеется, без всякого намерения навредить ей. И, даже, напротив, думая прославить ее такими книгами, как его "Оккультный мир", -- возбуждающими лишь весьма понятное недоверие. По окончании летнего сезона в Симле вновь были подняты враждебные толки, возбужденные статьями "Пионера", описывающими невероятные случаи. Решительнее других поднялись клерикалы, вполне объяснимо относившиеся с неприязнью к простым членам, а тем более к основательнице Теософского общества, пропагандировавшего, как бы то ни было, хоть и весьма нравственное, но не чисто христианское учение. В ход пошли, помимо клеветы о пророссийской агитации, и другие басни порочащие Блаватскую. Самым нелепым было обвинение в самозванстве. Придумали, что настоящая Е. П. Блаватская умерла и похоронена в Адене, а та, которая выдает себя за нее, это не она, а ее горничная... Пришлось прибегнуть ей к свидетельству близких и родных: к дяде ее, генералу Ростиславу Андреевичу Фадееву, и князю А. М. Дондукову-Корсакову, исполняющему в то время обязанности главноначальника на Кавказе. Последний выслал ей свидетельство о том, что муж ее был вицегубернатором в Эривани. Кроме того, он написал ей дружеское письмо, как к старой знакомой.
Все это было опубликовано друзьями и прозелитами Елены Петровны, но их, понятно, было меньше, чем неприятелей и равнодушных, в которых утверждались неприязненные к ней отношения. И вражда к ней, возбужденная миссионерами-иезуитами и патриотическими фанатиками, увеличивалась по мере того, как возрастала популярность Теософского общества и ширилось влияние его представителей на высшие туземные касты -- на индусов, браминов и сингалезских буддистов, во множестве примыкавших к Обществу.
Г. С. Олькотт, президент Теософского общества, открыто принял буддизм. Во время их посещений острова Цейлона, сингалезцы каждый раз устраивали им царский прием. Елена Петровна Блаватская всегда настаивала на том, чтобы одним из основных принципов Общества была свобода совести, а именно: равноправие всех религий и самая широкая терпимость его членов к взаимным верованиям и убеждениям друг друга; и этот принцип никогда не был нарушен, хотя из-за этого Теософское общество вынуждено было разойтись со своим патроном, индусским проповедником единобожия Даянандом Сарасвати, вследствие его требования, чтобы в состав Общества входили исключительно буддисты. Тем не менее тяготение в Обществе к буддизму, в особенности в Индии, оказалось весьма велико. Сам его основатель и президент даже составил буддийский катехизис, одобренный для введения во все училища самим Сумангаллой, главным первосвященником на Цейлоне.
От всех этих беспокойств, вызванных клеветой и всяческими неурядицами, Блаватская нравственно страдала более всех, к тому же на ней сказывались и неподходящие климатические условия, увеличивая ее хронические недуги. Болела она постоянно, а несколько раз так сильно и опасно, что доктора отрекались от нее, решительно приговаривая ее к смерти. Но в этих крайних ситуациях, по свидетельству многих очевидцев, всегда случалось что-либо непредвиденное, возвращавшее ее к жизни в последнюю минуту. Или откуда не возьмись появлялся неизвестно кем присланный туземный знахарь и давал ей неведомое чудодейственное лекарство; или просто приходил спасительный сон, несущий с собой облегчение; или же за нею являлись неизвестные люди и куда-то увозили ее на некоторое время, откуда она приезжала облегченная. Такие случаи засвидетельствованы десятками лиц, в присутствии которых протекала ее болезнь и на глазах у которых она временно исчезала; об этом же свидетельствуют и штемпеля тех писем Блаватской, которыми она извещала о своих неожиданных исчезновениях. Передо мной, например, ее письмо из Мирута в окрестностях Аллахабада, в котором она пишет, что "получила приказание, оставив железные и торные пути, следовать за присланным провожатым через джунгли в священные рощи Деобенда..."
Следующим письмом сестра меня извещала, что тибетский лама по имени Дебо-Дургай излечил ее в этих "священных рощах".
"Я была в бреду", -- рассказывает она, -- "не помню, как внесли меня на носилках на огромную высоту. Очнулась я на следующий день под вечер. Я лежала посреди большой, каменной, совершенно пустой комнаты. Вокруг в стенах были высечены изображения Будды; кругом курились какие-то кипевшие в горшках снадобия, а надо мной совсем белый старик-лама делал магнетические пассы".
Вскоре она снова заснула на целые сутки, и во сне ее спустили обратно с гор и передали на руки друзьям, ожидавшим внизу. Так вся жизнь Е. П. Блаватской была соткана из странностей и необыкновенных происшествий.
V
Нравственные потрясения всегда отзывались на физическом ее состоянии. Так ранней весной 1881 года она сильно заболела, пораженная и до глубины души потрясенная ужасным происшествием 1-го марта.
Она писала:
"Господи! Что ж это за ужас? Светопреставление, что ли у вас?.. Или Сатана вселился в исчадия земли нашей русской! Или обезумели несчастные русские люди?.. Что ж теперь будет? Чего нам ждать?!.. О, Господи! Атеистка я, по-вашему, буддистка, отщепенка, республиканская гражданка, а горько мне! Горько! Жаль царя-мученика, семью царскую, жаль всю Русь православную!.. Гнушаюсь, презираю, проклинаю этих подлых извергов -- социалистов!" "Пусть все смеются надо мной, но я, американская гражданка, чувствую к незаслуженной мученической смерти царя-самодержца такую жалость, такую тоску и стыд, что в самом сердце России люди не могут их сильнее чувствовать".
Ее журнал "Теософист" вышел в траурной обложке. Это было внимание Олькотта к ее чувствам. Сама она лежала больная...
Придя в себя, она написала в "Пионер" превосходную статью обо всем, что свершил царь Александр II, и очень была довольна тем, что большинство газет ее перепечатали.
На выражение некоторыми местными органами удивления по поводу "облачившихся в траур американской гражданки и ее журнала" Блаватская послала коллективный ответ в "Bombay Gazette".
"Не как русская подданная надела я траур", -- между прочим говорит она в ней, -- "а как русская родом. Как единица многомиллионного народа, облагодетельствованного тем кротким и милосердным человеком, по которому вся родина моя оделась в траур".
"Этим я хочу высказать любовь, уважение и искреннее горе по смерти царя моих отца и матери, сестер и братьев моих в России!"
Ей прислали портрет царя в гробу.
"Как посмотрела я на него", -- пишет она тетке своей Н. А. Фадеевой, -- "верь не верь, должно быть помутилась рассудком. Неудержимое что-то дрогнуло во мне, да так и подтолкнуло руку мою и меня саму: как перекрещусь я русским большим крестом православным, как припаду к руке его, покойника, так даже остолбенела... Это я-то, -- старину вспомнила, -- рассентиментальничалась. Вот уж не ожидала".
Зимой с 1881 на 1882 год вся индийская теософская община переехала на постоянное место жительства в Адьяр, прелестное местечко в предместье Мадраса. Там Теософское общество купило дом и землю на реке, впадающей в океан, которую Елена Петровна тотчас окрестила на русский лад Адьяркой. Так слывет она и поныне в этой штаб-квартите теософов.
Тотчас по приезде была особенно торжественно отпразднована седьмая годовщина существования Теософского общества. На эти годовщины всегда бывают в Адьяре съезды делегатов от всех ветвей Общества. Но особенно торжественны и многолюдны они бывают в те годы, где замешано число семь, чрезвычайно почитаемое теософами по своему мистическому, издревле чтимому оккультистами, тайному значению. Все свои начинания, переезды и местожительства они всегда норовят соединить с этим "счастливым" числом.
Ранней весной 1884 года Олькотт и Блаватская собирались выехать по делам в Европу. Поэтому уже в декабре они двинулись из Адьяра в Бомбей.
В то же самое время еще раз повторилось явление, не раз уже с нею бывавшее, но всегда поражавшее близких Елены Петровны.
В Одессе, в конце декабря, скончался ее дядя, Ростислав Андреевич Фадеев. Одновременно с его кончиной она видела его три раза кряду и писала своим:
"Я еду под гнетом страшного горя: либо родной дядя умер, либо я сошла с ума!.."
Первые два видения она объяснила сном, но третье не укладывалось в подобное объяснение. Она ехала в Бомбей. Была одна в купе, но не спала, когда вдруг увидела его перед собою, но таким, каким был он двадцать лет тому назад. Она не только его видела, но и говорила с ним...
Лишь приехав в Суэц, она из газет узнала, что не была жертвой галлюцинации, а точно (как и была в том уверена, хотя и старалась утешить себя предположениями противного) видела самого умершего.
Таким видениям (доподлинности явлений умерших, по собственной их воле, без всяких вызовов и медиумических вмешательств) она безусловно верила. Да и не могла не верить, наблюдая их на протяжении всей своей жизни.
VI
Едва сойдя на европейский берег, Е. П. Блаватская была осыпана приглашениями из Лондона, Парижа и Германии, но упорно отказывалась от них, стремясь лишь к одному: устроить свидание с теткой своей Фадеевой и со мной.
Она писала нам умоляющие письма, призывая нас приехать к ней в гости. Погостив некоторое время в Ницце у леди Кетнесс, герцогини де Помар, председательницы одной из двух парижских ветвей Теософского общества, она в мае переехала в Париж, сняв себе там отдельную небольшую квартирку, где рассчитывала прожить спокойно. Но весть о ее прибытии скоро появилась в газетах, и ее стали осаждать друзья, знакомые, репортеры и просто любопытствующие.
Желая хоть на время спастись из этого осадного положения, она приняла приглашение своих больших поклонников графа и графини Д'Адемар, <1 8> живших неподалеку от Сен-Дени, в прелестной вилле возле Энгхьена.
Там она прожила со всем своим штатом (приехавшим для встречи с нею из Нью-Йорка м-ром Джаджем, со своим секретарем м-ром Бертрамом Китлеем, с брамином Могини Чаттерджи и слугою-индусом) три недели, о которых ее милые хозяева и все находившиеся с нею, теперь, после смерти Елены Петровны Блаватской, вспоминают с величайшим благоговением. <1 9>
Отдохнув на вилле Гонзаг, Елена Петровна вернулась в Париж как раз вовремя, чтобы встретить меня и тетку, которым была невыразимо рада. Все шесть недель, что мы у нее гостили, она старалась отделаться от своих многочисленных навязчивых посетителей, но это ей не всегда удавалось.
В то время ни в Германии, ни во Франции еще не было должным образом организованных филиалов Теософского общества. В Париже, где и поныне нет единого Общества, неукоснительно следующего теориям Блаватской, а лишь несколько разрозненных и враждующих между собой ветвей, несогласие которых приводит в отчаяние строгих членов его в Англии и Америке, тогда и вовсе не было собственных теософов. Было очень много праздно любопытствовавших иностранцев -- по большей части русских парижан; были и французские охотники до сенсаций, а между ними попадались, разумеется, и серьезные люди, ученые профессора и доктора различных наук. Из них самым знаменательным посетителем Е. П. Блаватской был выдающийся астроном и талантливый писатель Камилл Фламмарион. Он просиживал часто целые дни напролет один на один с Еленой Петровной, а иногда являлся с женой и упрашивал Блаватскую поехать к ним, провести у них день.
Бывало множество так называемых "оккультистов" -- ясновидящих, магнетизеров, чтецов мыслей. Полковник Олькотт, возвращаясь из постоянных своих отлучек в Лондон, целые дни проводил с ними в беседах и присутствуя на сеансах, так как сам он являлся сильным магнетизером, известным многими замечательными исцелениями. В частности он лечил и романиста Всеволода Соловьева, который дивился его силе. Но с еще большим воодушевлением тот восторгался "феноменами", производимыми Е. П. Блаватской: звуковыми, которые были слышны всем, и световыми, постоянно происходившими вокруг нее, но которые видел он один. Г-н Соловьев, впоследствии столь круто изменивший свое мнение о теософии, как и свои взгляды на его провозвестницу, в то время был ярым поклонником и того и другого, предрекая им великую славу. Все это явствует из писем г. Соловьева к Елене Петровне Блаватской и ко мне. Он не только ждал великих благ от покровительства всесильных "Учителей" или махатм -- патронов Теософского общества, но даже состоял в общении с ними: получал письма от раджа-йога Кут-Хуми и видел самого раджа-йога Морию в его астральном теле... Впрочем, он видел однажды и саму Е. П. Блаватскую у себя в комнате, в Париже, в то время, когда она находилась в Индии. Он сам чрезвычайно занимательно рассказывал нам об этом явлении в письме от 22-го декабря 1884 г. Но надо думать, что он увлекся... Такие излишества от людей несдержанных, или же попросту лицемерных, преувеличивавших оккультный дар Блаватской, -- в силу ли особой преданности или по расчету, в ожидании особых благ от дружбы с ней, -- ей только вредили. Но тем не менее всем было очевидно удивительное развитие ее психических свойств: ясновидения, чтения мыслей, видения того, что творилось за тридевять земель от нее. Такого рода духовные феномены беспрестанно демонстрировались ей, гораздо чаще, чем даже звуковые феномены, <2 0> или проявления животного магнетизма.
Под последним термином подразумеваются явления, подобные нижеследующему.
Для демонстрации своих возможностей при большом стечении посетителей попросит, бывало, Блаватская сложить присутствующих руки на руки, горкой. Сама же только рукой проведет по воздуху над этой грудой рук, и все тут же с криком отскакивали в стороны, -- каждому казалось, будто его ладонь пронзало стрелой насквозь, пригвождая его к столу. Точно такое же болезненное ощущение она, по своей воле, могла производить, проводя над каким-либо органом человеческого тела.
Один старик, магнетизер Зветт, друг и ученик известного оккультиста и мага барона Дюпоте, утверждал, что при "зложелании" таким электро-магнетическим ударом можно нанести ощутимый вред и даже убить.
Такие "естественные" феномены, как чтение нераспечатанных писем, или же более удивительные происшествия с перемещением портретов раджа-йога Мории и самой Елены Петровны в закрытом медальоне, с которого присутствовавшие не спускали глаз, были много раз описаны в русских и иностранных газетах и журналах. Один особенный случай, засвидетельствованный многими очевидцами, а именно: психометрическое прочтение Блаватской запечатанного письма Е. А. Витте к ее сестре Н. А. Фадеевой и привнесение в него отпечатка теософской звезды, нарисованной красным карандашом на отдельном листе бумаги, очень красноречиво описан г. Соловьевым в статье "Любопытный феномен", напечатанной в журнале "Ребус". <2 1>
Как и многие другие в то время, г. Соловьев добивался и жаждал "феноменов", как манны небесной... В Париже Блаватская не имела покоя от его просьб научить производить подобно ей электрические, звуковые и прочие проявления. А когда она уехала в конце июня в Лондон, то он доставал ее и там письмами. И если бы он один! В письме от 7-го июля она пишет своей тетке: "Одолевают меня корреспонденты мои! Просто не знаю, что и делать с никчемными письмами влюбленных в меня людей. На половину, разумеется, я не отвечаю. Но ведь множество таких, которых я и сама люблю и которым бы я желала помочь, как, например, Всеволоду Сергеевичу Соловьеву!.."
Позже она опять писала из Лондона, жалуясь не столько на недосуг от занятий, как на то, что ее вечно отрывают от дел.
"Никогда мне и здесь не выздороветь! Это не жизнь, а какой-то безумный чад с утра до ночи. Визиты, обеды, вечера и митинги -- ежедневно!.. ОднаОльга Алексеевна Новикова <2 2> перевозила ко мне весь сановный Лондон, кроме министра Гладстона, который, по словам "St. James Gazette", "столько же боится меня, как и восторгается мной". Каково? Это уж просто наваждение какое-то! ... 21 июля было собрание в честь основателей Теософского общества в Princes Hall. Разослано было 1000 билетов. Ольга Алексеевна Новикова привезла представителей всех посольств, румынского князя Гику, весь штат своего преданного друга Гладстона и, наконец, Хитрово, нашего генерального консула, приехавшего по делам из Египта. ... Вот картина, которую предоставляю вам вообразить. Зала громадная, дамы в бальных туалетах, парадные костюмы всех наций. Я сижу на подобии трона в балетах в черном бархатном платье, с ненавистным мне хвостом в три аршина, а ко мне то и дело подводят всех желающих со мной лично познакомиться. Представьте себе, в продолжении двух часов пожимать руки и улыбаться 300 леди и джентльменам! Уф!!! ... Государственный секретарь по делам Индии уселся возле меня и комплименты откалывал насчет любви ко мне индусов... я, было, перепугалась, чтоб и тут не приплели политического колорита. ... Кроме всяких европейских notabilities [знаменитостей], напредставляли мне кучу разных черных и желтых принцев: явайских, малайских -- почем я знаю!.. А профессор Крукс с женой поместились за моим креслом, словно адъютанты, и он, то и дело, называет мне своих коллег по Королевскому обществу, знаменитых ученых: физиков, астрономов и всяческих мракологов. ... И вдруг Синнет стал в позу и заораторствовал.
-- Леди и джентльмены! Вы видите женщину, которая свершила мировое дело. Она одна задумала и выполнила колоссальный план: создание целой армии культурных людей, коих долг бороться с материализмом и атеизмом, равно как и с суеверием и с невежественными толкованиями христианского учения (то есть против 137 сект скакунов, прыгунов, ревунов и тому подобных мракобесов), посрамляющих христианский мир. ... Взгляните, леди и джентльмены культурной Англии, на женщину, доказавшую миру, что может сделать сила воли, неуклонное стремление к заданной цели, к ясно осознанному идеалу!.. Одна, больная, без средств и без покровителей, лишь с помощью своего первообращенного апостола -- полковника Олькотта, мадам Блаватская задумала соединить в одно интеллектуальное целое всемирное братство добровольцев всех рас и всех наций, и вот она выполнила эту задачу! Она осилила равнодушие невежд, сопротивление фанатиков, вражду и клевету осмысленным и энергетическим выполнением своей гуманной миссии... -- и проч., все в таком же духе..."
Хотя друзья Елены Петровны и надеялись, что здоровье ее поправится в Европе, но она все время болела и в начале августа было опять слегла.
Случилось это в Кембридже. Ее там чествовали профессора университета. После торжественного обеда был митинг. Блаватская устала страшно и на другой день слегла.
К счастью тут приехал для свидания с нею, проездом из Америки в Германию, некто г. Гебхард, преданный ей друг и убежденный теософ, как и вся семья его.
Он ужаснулся ее состоянию и, не долго думая, не жалея никаких средств, сам съездил в Лондон и убедил приехать на консилиум ведущих специалистов, профессоров.
Доктора тщательно осмотрели ее, возились два часа, ощупывали, остукивали, записывали, совещались и, решив, что во всем организме Блаватской здоров лишь один мозг, предписали, разумеется кроме лекарств, недостижимые для нее средства: отдых, полное спокойствие, приятные развлечения и прочие немыслимые удовольствия, которые доктора вообще любят прописывать пациентам... Были два приемлемых совета: массаж и железистые воды. Их взялся осуществить с предоставлением всевозможного ухода и комфорта г-н Гебхард, но с условием, что она переедет к нему в Эльберфельд, где находились его фабрики шелковых и парчовых материй, и жила вся его семья.
Разумеется, Елена Петровна согласилась на переезд в этот небольшой, но дивно красивый городок, тем более, что этот добрый и щедрый друг (чтоб не прерывать ее занятий) требовал, чтобы она переезжала к нему со всем штатом индусских и британскихсекретарей и тех друзей, в доме которых она жила в Лондоне. В то же время полковник Олькотт должен был воспользоваться этим случаем для созыва в Эльберфельде съезда немецких теософов с целью формирования и правильной организации германской ветви Теософского общества. <2 3> Одним словом, дом Гебхардов в Эльберфельде на многие месяцы превратился в европейский теософский центр, куда к Елене Петровне, усердно лечившейся, съезжались последователи ее учения со всех сторон, не исключая и России, представителями которой были фрейлина У. Н. Глинка, романист Вс. С. Соловьев, <2 4> Г. А. Цорн и г-жа Гемерлей из Одессы, и оттуда же наезжавшая, единственно ради племянницы своей, а отнюдь не ради теософии, Н. А. Фадеева.
Почти все гости и все домочадцы г. Гебхарда описывали и устно, и письменно множество произошедших там "феноменов".
Особого упоминания заслуживают таинственные появления писем махатм <2 5> Мории и Кут-Хуми, в которых всегда находились прямые ответы на тему разговоров, в данную минуту занимавшую присутствующих... <2 6> Перечислить все чудеса, описанные лицами, в разное время окружавшими Елену Петровну Блаватскую, невозможно. Да по нашему разумению и совершенно излишне, так как не в них суть и задача ее стремлений. Хотя она сама, и в особенности те, которых она называла своими "Учителями", и прибегали, если верить рассказам ее приверженцев, к фактическим демонстрациям "тайных сил, сокрытых в природе и в духе человека" (как определяют источники этих необычайных проявлений сами теософы). Но они прибегали к ним лишь ради того, чтобы привлечь внимание всеотвергающих материалистов; чтобы заставить их задуматься и понять, что есть силы превыше того немногого, что ведомо человечеству, и возбудить в них желание развить духовную сторону своего бытия через "самосовершенствование".
В борьбе с материализмом -- с нравственными язвами эгоизма и разврата, порожденными безверием нашего времени, -- а также в посильной помощи нуждающимся и состояла главная и единственная задача трудов Е. П. Блаватской и цель всех последних лет ее жизни.

VII
Пока основатели Теософского общества находились в Европе, их недруги в Индии не дремали. По инициативе шотландского иезуита Патерсона <2 7> в Адьяре разыгрался целый заговор. Подкупленная им экономка Блаватской и ее муж, столяр, которые должны были присматривать за вещами и поддерживать порядок в комнатах до ее прибытия, -- люди, которых она буквально спасла от голодной смерти, -- смастерили такую канитель подложных писем и столярных сооружений, будто бы предназначенных для будущих обманов, что они послужили поводом для недоброжелателей к вечной на нее клевете.
Сколько бы потом ее сторонники ни давали опровержений, как решительно и ясно ни доказывали фальшь и нелепость этих обвинений, показывая всю безответственность действий лондонского Общества психических исследований, напечатавшего свой недобросовестный "отчет", основываясь лишь на показаниях одного человека, не позволившего даже сличить почерк сфабрикованных писем с подлинным почерком Елены Петровны, ничто не помогло снять с нее несправедливого обвинения.
Почему? Потому, вероятно, что большинство протестов, доказывающих всю несостоятельность обвинений Блаватской в такой, например, глупости, как заказывание обманных потайных сооружений в своем доме во время своего отсутствия, или такой несусветной клеветы, как подлог будто бы ею самою сфабрикованных писем раджа-йогов, писем, написанных на разных языках и присылаемых из всех уголков земного шара и получаемых где бы то ни было как в ее присутствии, так и без нее, <2 8> -- почти никогда не находили места в сторонних журналах, а почти исключительно публиковались в теософских органах. Отчет же Общества психических исследований (враждебно настроенного к Теософскому обществу), переведенный на все языки, получил широкое распространение. <2 9> Когда же и где не преобладала клевета и злоба людская над правдой и справедливостью?.. Учением теософов, благотворительными делами Общества, созданного Е. П. Блаватской, ее учеными трудами и ее нравственными устремлениями интересуетсяизбранное меньшинство, а у нас в России и вовсе почти никто. Такими же живыми сенсационными россказнями как воспоминания г. Соловьева о его знакомстве с покойной Е. П. Блаватской, кто не поинтересуется? Кто не посмеется его веселым разоблачениям? А смеясь, кто же станет допытываться до его мотивов? Разбираться, правду ли он говорит?.. Кому какое дело до того, сколько выстрадала Блаватская от таких, в сущности, несостоятельных нападок ее зложелателей. Смех, хотя бы и вызванный ложью, легче распространяется между людьми и лучше запоминается, чем скучная никому неинтересная правда. <3 0>
Справедливости ради следует отметить, что в английской, американской и индийской прессе появилось множество опровержений злостной клевете мадрасского миссионерского печатного органа "Христианская коллегия" и фальшивым (может быть и непреднамеренно, а по неопытности следователя, м-ра Ходжсона, -- "одураченного юнца", как его называет журнал "Журнал журналов" м-ра Стэда) донесениям, легшим в основу отчета Общества психических исследований. Тем не менее, вся эта история едва не стоила жизни Елене Петровне. Она решила немедленно возвратиться в Мадрас, хотя доктора предупреждали ее об опасности, которой она подвергалась. Она предпочла рискнуть своим здоровьем, а, возможно, и самой жизнью, лишь бы опровергнуть бесстыдный навет иезуитского журнала, который напечатал, что она "не посмеет возвратиться в Индию", потому что кроме обманов и лжи, которыми она "морочила легковерных, она, к тому же, еще и присвоила кассу самого Теософского общества..."
Каково было ей, отдавшей все свое личное состояние, все свои литературные заработки на созданное ею Общество, читать такую клевету?
Разумеется, она тотчас собралась и уже в ноябре снова была в Индии.
Здесь ряд торжественных встреч убедительно опроверг навет журнала "Христианская коллегия" и отчасти вознаградил самоотвержение Елены Петровны. Учащиеся высших мадрасских учреждений преподнесли ей сочувственный и благодарственный адрес, подписанный восемьюстами студентами, большая часть которых даже не принадлежала к Теософскому обществу. <3 1> Помимо ее учения, все индийцы благодарны ей за то, что своим влиянием Теософское общество смягчило классовые предрассудки, заставив англичан отбросить свою заносчивость в отношении туземцев, познакомившись ближе через индусскую и буддийскую литературу с их интеллектуальным уровнем развития. Опять-таки, с лучшими произведениями их древней литературы западную Европу познакомили талантливые сочинения и переводы Блаватской. Индийцы это хорошо осознают и вряд ли когда забудут ее имя.
Но несмотря на утешительные проявления участия и дружбы, несмотря на лестные овации и встречи, Елена Петровна, войдя в свой кабинет и увидав неожиданные сооружения негодяя-столяра Коломба (недоконченный шкаф с двойным дном и какую-то перегородку на шалнерах, которая, впрочем, не двигалась из-за отсыревшего дерева), пришла в такое негодование, так взволновалась, что в тот же вечер слегла... Три недели она боролась со смертью. Опять европейские доктора объявили ее на смертном одре, и опять она их поразила, внезапно оправившись, в то время как доктор возвестил присутствующим последнюю агонию.
И хотя непосредственная опасность миновала, но, тем не менее, по мнению врачей, она была бы приговорена к неминуемой смерти, если бы осталась в Мадрасе. Ходить она не могла совсем. Ее подняли на кресле на пароход и отправили в сопровождении знакомого доктора, плывшего тоже в Италию, с двумя не то слугами, не то компаньонкой и секретарем-туземцем, обратно в Европу.
Олькотт с нею поехать не мог: с трудом были собраны средства на ее путешествие. Да кроме того, по случаю всех этих передряг, в среде самого Общества поднялись такие интриги и волнения, что президент его, волей-неволей, должен был оставаться на своем посту.
Совсем больная, нравственно разбитая, Елена Петровна достигла Италии в самом жалком душевном и физическом состоянии. Она поселилась возле Неаполя, в Торре-дель-Греко, желая уединиться так, чтобы никто и не знал, где она. Олькотт взял с нее слово, что она даже писатьникому не будет, кроме самых ей близких... Он думал, что так скорее утихнут толки и забудется кутерьма, поднятая происками индо-иезуитов.
Пребывание ее в Торре-дель-Греко явилось одним из печальнейших эпизодов ее жизни... Но, разумеется, вынужденное отчуждение от нее всех ее друзей не могло продолжаться долго: ее скоро разыскали, и посыпались на нее отовсюду уверения в преданности и приглашения. В то же время в Индии непричастные к этому делу члены Общества подняли целый бунт против Олькотта, требуя ее адрес, не признавая никакого представительства, ни авторитета помимо ее.
Узнав, что отчасти на здоровье Блаватской подействовали нелепые обвинения в том, что она "измыслила никогда не существовавших раджа-йогов", индусы засыпали ее письмами, а журналы -- заявлениями об их доподлинном существовании. Из Негапатамы, страны по преимуществу пандитов (ученых), пришло послание за 70-ю подписями, перепечатанное во всех теософских журналах. <3 2> Вот вкратце его содержание: <3 3>
"Мы, нижеподписавшиеся, были несказанно удивлены, ознакомившись с "Отчетом лондонского Психического общества о теософии". Настоящим заявляем, что существование махатм никоим образом и никем не измышлено. Наши прапрадеды, еще задолго до мадам Блаватской, были убеждены в их психической силе, ибо знали их и сообщались с ними. И сейчас в Индии есть множество лиц, не имеющих никакого отношения к Теософскому обществу, но находящихся с ними [махатмами] в постоянных сношениях. Мы располагаем многими доказательствами существования и деятельности этих "высших существ". Пусть мистер Ходжсон и его "комитет" поищут правду поглубже, и тогда может быть сами найдут, что поторопились и составили ошибочное заключение. ... Он, со своим комитетом, выказал величайшее невежество в истории Индии и индийцев, а за ними и пресловутое Общество психических исследований совершило грубейшую ошибку, не оправдав надежд, возложенных на него мистиками".
Помимо таких официальных заявлений, Елена Петровна получила множество дружеских протестов против ее затворничества и того, чтобы она придавала слишком большое значение поверхностным заключениям неопытном следователя (которого, скажем в скобках, сама же и потребовала для разбирательстве в Адьяре) и готовности Общества психических исследований им верить. Она сама писала родным своим из Вюрцбурга, куда переселилась летом по настоянию многих друзей:
"Я понимаю, что Психическому обществу на руку такая передряга. Оно бьет на то, чтобы не расходиться с европейской наукой. Так как же оно могло бы честно и безбоязненно заявить, что все наши феномены -- результаты не обманов, а сил, европейским ученым совершенно неизвестных и непонятных. Это было бы для них опасно: вооружило бы против психистов главные общественные силы Англии, научные корпорации и духовенство. Лучше уж нас, теософов, которые ничего не боятся и идут вразрез с рутиной своей прямой дорогой постараться затоптать!.. Ну вот я и обманщица, и шпионка! Я у них как бельмо на глазу, потому что не своя, а русская; вот и произвели в оплачиваемого агитатора. Господи! Узнаю свою вечную долю: d'avoir la reputation sans en avoir eu le plaisir [пользоваться дурной славой, не имея от этого никакой выгоды]. Уж хоть бы, в самом деле, родной России какую пользу принесла, а то всего только и было, что отрицательная польза: почти все редакторы лучших газет в Индии -- мои друзья-приятели -- прекрасно знали, что каждое их слово против России режет меня по сердцу, ну и воздерживались! Вот и вся моя услуга родине, навсегда потерянной..."
VIII
Визиты и письма многочисленных "друзей" скрашивали жизнь Е. П. Блаватской. В Вюрцбурге ее снова посетили русские знакомые и, разумеется, Всеволод Соловьев, который целых шесть недель прогостил там, и, хотя ныне он пишет ("Русский Вестник", 1892 г.) совсем другое, но письма его того времени доказывают, в каком восторге он был от психических сил моей сестры.
Возвратившись в Париж, он писал ей самые дружеские письма, где сообщал о своих разговорах о ней с мадам Адам и известным доктором Шарлем Рише; о том, что он их обоих окончательно "убедилв действительности" ее личной силы и "феноменов, исходящих от нее", и сулил ей скорый "триумф, от которого похерятся все психисты..." <3 4>
Такие дружеские проявления полного доверия радовали Елену Петровну, не позволяя ей даже предполагать грядущих новых огорчений. Она, к несчастью, не умела ни любить, ни страдать вполовину. Обманываясь в людях, которым верила, она страдала глубоко, гораздо более, чем большинство их того заслуживало.
Хотя у нее было много тревог и в Вюрцбурге, и болела она в ту зиму крепко, однако, несмотря на все невзгоды, ее новое сочинение "Тайная доктрина" очень быстро подвигалось. В октябре она писала Синнету:
"Я очень занята "Тайной доктриной". То, что было в Нью-Йорке (имеются ввиду картины психографического ясновидения, или "внушения", -- как она их сама называла), повторяется еще несравненно яснее и лучше!.. Я начинаю надеяться, что эта книга отомстит за нас. Такие предо мной картины, панорамы, сцены, допотопные драмы!.. Еще никогда я лучше не слышала и не видела".
Графиня Констанция Вахтмейстер, вдова министра иностранных дел в Стокгольме, поселилась в эту зиму с Еленой Петровной Блаватской и с той поры с нею почти не разлучалась, отдав всю жизнь, состояние и время пропаганде учения. <3 5>
Рано потеряв любимого мужа, она тоже, было, увлеклась спиритизмом и сама была медиумом. Но углубившись в теории теософов относительно вреда и опасности медиумического состояния, она поборола в себе это свойство и всей душой предалась теософии и оккультизму.
"Я убедилась", -- писала она мне, -- "что человек имеет двойственную природу, и что для некоторых избранных, умеющих развить свои силы до возможного совершенства, открываются новые широкие и светлые горизонты, недоступные другим. Они именно те, о которых так красноречиво повествует св. Павел: те, для коих не существует ни времени, ни расстояния. Бывают еще такие счастливцы, прирожденные оккультисты, которые от рождения одарены свойствами, облегчающими достижение такого высшего духовного развития. Такова Блаватская. Я в этом совершенно убедилась".
Далее следует описание "изумительных" способов и приемов Блаватской при занятиях ее. Как в прежние времена Олькотт и Джадж описывали ясновидение и феномены, сопровождавшие написание "Изиды" в Америке, точно так же описывает и графиня Вахтмейстер рождение на свет в Вюрцбурге "Тайной доктрины"...
Чуждаясь этой "сказочной", так сказать, стороны жизни и деятельности Блаватской, мы не будем передавать ее рассказов, <3 6> но не можем не выразить удивления по поводу сходства их с рассказами первых ближайших сотрудников Елены Петровны. "Феномены духа", по свидетельству графини, составляли обыденные явления их жизни в Вюрцбурге, а потом в Остенде. Они были так обычны, что она никогда не удивлялась, когда Елена Петровна заранее предупреждала ее о содержании писем, которые получались на следующий день, или заранее просила ее отвечать то-то и то-то на будущие запросы. Мы, ее близкие, всегда удивлялись, как в этой необыкновенной женщине вмещались, казалось бы, не совместимые крайности: проникновение мыслей, знание будущего и вместе с тем детская наивность, простодушие, легковерие и незнание людей. И, Боже мой, как часто, благодаря последним свойствам своим, сестра моя доверялась недостойным людям и пила из-за этого горькую чашу!
Размеры этого биографического очерка не позволяют мне останавливаться на новой сложной интриге, именно в это время разразившейся над головой Елены Петровны. Человек лживый, честолюбивый и мстительный, чаявший добиться того, чего получить не мог, озлобившись на нее, подстроил нехорошее, изменническое, обманное дело, желая окончательно скомпрометировать ее во мнении некоторых ее последователей и рассорить с самыми близкими ей людьми. Если это ему и не удалось, то все же сильно отразилось на спокойствии Блаватской и, разумеется, на ее здоровье. По всей вероятности, ему даже удалось отнять у нее несколько лет жизни. Чем этот "преданный друг", как он сам себя постоянно называл, уверяя, что никогда не изменит своих дружеских чувств, и может ныне по праву гордиться!..
IX
Болея телом и душою, Блаватская несколько раз в течение этих двух лет принималась отпрашиваться "в отставку", уверяя, что, устранившись от прямого участия в администрации Теософского общества, она тем самым лучше ему послужит, имея больше времени писать... Но никто ни в Англии, ни в Америке, ни в Индии и слышать не хотел об этом. Напротив, европейские члены Общества усердно призывали ее принять на себя исключительное представительство в Европе, пред

Download : РАДДА БАЙ

Size: 0,06KB, downloaded 520 times